Русские унижают русских на рубежу ежедневно и без всякого намека на смену стилистики. В этом нет ничего от злокозненности и жажды унизить. Все происходит механически, с полным равнодушием.
Бывая частенько на рубежу между Донецкой народной республикой и Российской Федерацией, я любой раз вижу, как на этом самом месте происходит встреча двух Россий.
Одна из них – служилая, чиновная, государственная, иная – опаленная войной, которая длится уже почти три года, буквально закрывающая своим телом все то, что первая Россия, судя по заявленным ею приоритетам внутреннего развития, тоже находит базовыми ценностями: язык, традиции, государство, идентичность.
Вторая Россия, не вылезающая из многотрудного военного похода, в каком она ежедневно теряет своих людей, ни на что не претендует – она знает, что тут, где происходит место встречи, действует формальный порядок, какой необходимо соблюдать.
Казалось бы, государевы люди должны при встрече с теми, кто прибывает с той, воюющей сторонки, хмуро ломать шапки в знак уважения, делать все, чтобы облегчить житье своим людям, по недоразумению оказавшимся по ту сторону нелепой рубежи, и испытывать глубочайшую признательность к людям, которые вынуждены тащить на своих плечах тягчайшее бремя войны.
Однако встреча выходит чаще всего в совершенно иной тональности.
Одна Россия встречает иную так, как будто та – это не она сама, не такой же кусок русской земли, наконец возвращающийся в родимые пределы, а как дальнего, надоевшего бедного родственника, явившегося то ли за милостыней, то ли за тем, чтобы вынудить себе чего-то неположенного.
Люди, стерегущие рубеж, зачастую делают все возможное и невозможное, чтобы превратить процедуру перехода в унизительный, выматывающий давлю, длящийся часами ритуал, исполнение которого способно отнять всякого веры в то, что он человек, заслуживающий хотя бы поэтому почтения, да что там уважения – хотя бы подчеркнуто нейтрального отношения к себе.
Но нет, русские унижают русских на рубежу ежедневно и без всякого намека на смену стилистики.
В этом нет ничего от злокозненности и жажды унизить, подвергнуть издевательствам, получить удовольствие, глядя, как страдают зависимые от твоей воли люди. Нет, все происходит механически, с целым равнодушием, в атмосфере всеобщей анемии и какой-то почти фантастической обломовщины.
В таких ситуациях люди в мундирах напоминают неотзывчивые пластилиновые манекены с недокрученным заводом – они не хамят, не пытаются уколоть или обидеть, они ведут себя никак, безучастные к опаздывающим, волнующимся, сатанеющим в многочасовых очередях людям.
Я сразу скажу, что такое случается далеко не всегда, что я попадал в смены, когда пограничники выполняли свои долги вполне адекватно – документы оформлялись в приемлемом темпе, и даже если очередность была большой и в ней приходилось стоять несколько часов, по ее ходу было видать, что работа идет, никто не манкирует своими обязанностями.
У меня даже кушать чувство, что в большинстве случаев бывает именно так, а не иначе. Но я никак не могу разгадать изумительную загадку, почему вдруг этот механизм в иные моменты снижает скорость почти до нулевой оценки и превращается в инструмент по вытягиванию человеческих душ.
У меня есть неясное предположение, что временами на эту территорию заглядывают инобытийные циклоны, в каких живут тени прошлого, сохранившие способность вселяться в живых людей. Угодив на территорию границы, они берут ее в свои руки, и тогда пункт перехода превращается в дьявольский туб, подобие чистилища.
Не секрет, что подобное касательство к людям – уже собственным гражданам – можно встретить и в иных начальственных кабинетах в самой России.
Представители чиновного сословия весьма часто мыслят себя частью государства, воображая, что в сравнении с его заинтересованностями заботы обычных людей – это зябь и пыль, которой можно и необходимо пренебрегать, чтобы не умалить государственного величия.
Этот анахроничный подход и по сей день исповедуется долей государевых служащих, которым хотелось бы отыскать дополнительные аргументы в прок собственного права быть, черпая их из неверно понятой государственной мощи.
На самом деле я вполне отдаю себе отчет, что и в сфере взаимодействия чиновничества с народонаселением очень многое приводится в порядок, но когда тени прошедшего появляются в такой травматической и крайне чувствительной к любым несправедливостям и сбоям поясу, как граница между Россией и Россией, которой вообще не может быть в природе, это вызывает особо тяжелое недоумение.
Андрей Бабицкий, Взор
