«ФСБ может снести любого судью, и они это ведают»
В последние несколько лет российские суды отметились множеством спорных приговоров. Только самые яркие примеры — репрессивные кары по «Болотному делу», наказания участников московских протестов 2019 года, недавние шокирующие сроки осужденным по «делу „Сети“» (привнесена судом в список террористических организаций) молодым людям. Приговор, в котором абсурдность наказания или его несоразмерность преступлению очевидна, уже не представляется чем-то выходящим из ряда вон. Существуют ли в РФ законы, сохранился ли какой-то смысл в словах «прокурор», «суд», «следователь», можно ли надеяться на успех, угодив в жернова произвола? Мы встретились с писателем, юристом, руководителем правового департамента благотворительного фонда «Русь сидящая» Алексеем Федяровым, у какого в издательстве «Альпина Паблишер» недавно вышла новая книга «Невиновные под следствием. Инструкция по защите своих прав», и поговорили об особенностях нынешнего российского правоприменения.
— Правильно ли утверждение, что фабрикация уголовных дел в России сегодня поставлена на поток? Какая сфера деятельности сейчас наиболее опасна, а какой, навыворот, можно заниматься, не опасаясь преследований?
— Да, фабрикация уголовных дел на потоке, это мое твердое убеждение на основе опыта, изучения огромного числа дел. Основные категории — наркотики, бизнес и политические дела. Также нужно всегда держать в голове дела, связанные с сексуальными поступками в отношении несовершеннолетних. Это еще не поток, но уже очевидно, что инструментарий для фальсификации таких дел наработан. В случае какого-то спора, например, между родственниками, порой прибегают к такому способу давления на одну из сторонок. Часто из этого выходит пшик: экспертизы показывают, что ничего не было, что ребенка подговорили. Но, видимо, это будет использоваться и дальней.
Что касается безопасных сфер деятельности… Вряд ли их можно точно обозначить, но можно выделить фактор опасности — это труд с бюджетными деньгами. Тут два варианта: или ты будешь играть по правилам тех, кто дает эти деньги и как-то благодарить их, или, если выиграешь какой-то тендер на всеобщих основаниях и откажешься играть по правилам, все равно окажешься в зоне риска, потому что такие здесь не нужны.
Алексей ФедяровЯромир Романов / Znak.com
Также опасно применять наркотики и участвовать в их распространении. Как юрист я, конечно, с недоумением смотрю на то, к каким страшным срокам приговаривают людей, какие участвуют в каких-то мелких закладках. Но они должны осознавать, что совершают преступление, которое в УК РФ по тяжести превосходит убийство. Мне удивительно, что человек, идя на закладку, не может предварительно прочитать Уголовный кодекс. Ну открой Google, посмотри, что тебе грозит.
И, разумеется, опасно заниматься любой политической активностью — мы все знаем, к чему это приводит.
— В словаре законы определяются как общеобязательные правила, исполнение каких гарантировано государством. По опыту наблюдения за некоторыми процессами кажется, что в РФ это не так. Тут законы необязательны к исполнению, да и гарантий государство тоже гарантировать не может. Тогда как бы вы определили или описали понятие «российские законы»?
— Это свод выборочно исполняемых правил, которые применяются к рандомно подбираемым субъектам правоотношений. Я не мог себе представить 20 лет назад, что российское правоприменительное поле сделается с одной стороны таким зарегулированным, а с другой стороны — законы настолько необязательными к исполнению. Что ответственность станет так глубоко выборочной. В абсолютно равноценных делах мы видим разные судебные подходы. В некоторых случаях на стадии возбуждения уголовного дела не коротают даже проверки. Вспомните московские протесты лета 2019 года — те случаи, где человеку сломали ногу, где даму ударили в печень хорошо поставленным апперкотом. По этим случаям следственный комитет даже не проводит проверку. С иной стороны, мы видим дело Константина Котова (участвовал в митингах в поддержку аспиранта МГУ Азата Мифтахова, фигурантов дел «Сети» и «Новоиспеченного величия», журналиста Ивана Голунова, приговорен к четырем годам — ред.), где вот оно, видео, и видно, что человек вообще никаких поступков не совершал, там нет события преступления. Но есть приговор.
Эта выборочность до добра не доведет, она приведет к социальному взрыву.
Даже несмотря на тактику выпуска чета, как сейчас пытается делать государство, например, в деле того же Котова. Понятно, что вскоре он выйдет на свободу, но сколько тысяч людей при вылитее доказательной базе сидят и будут сидеть до конца срока, а потом еще получат административный надзор?
— В классическом понимании правовая система заключается из определенных элементов: следователь расследует преступление, прокурор контролирует соблюдение законов, судья определяет виновность и ставит наказание… А что такое правовая система в России? По каким правилам она фактически работает?
— Часто смотришь на судью и соображаешь, что он совершает преступление. Например, в деле Ивана Голунова. Да, сейчас арестовали оперов, но я считаю, что преступления в том деле свершили и следователь, и прокурор, и судья. Они совершили их на глазах у всей страны.
Или когда я читаю постановление о возбуждении уголовного дела в касательстве Константина Котова, мне, да и любому очевидно, что это полная туфта. Нет состава преступления, это нарисованная на коленке дрянь. И таких дел сквозь меня проходят тысячи.
Яромир Романов / Znak.com
Или взять наркотические преступления, по 228-й статье. Вот человек приостановлен, у него при себе «вес». Значит, нужно сразу возбуждать уголовное дело и проводить у него дома обыск. Но нет, вместо этого коротают обследование — то есть, оперативное мероприятие вместо следственного. Вот в этот момент, если бы я был прокурором, я бы тут же поставил крест на этом деле. Удобопонятно, что здесь нарисованный «обслед». Потому что оперативники приезжают в квартиру и за какие-то минуты там находят все, что угодно. При обыске необходимы понятые, а при обследовании — лишь «представители общественности», у которых, в отличие от понятых, нет ни прав, ни обязанностей. Привлекаются на эту роль студенты, какие стоят статистами и подписывают вообще все, что угодно, а подложить и вытащить можно все что угодно.
Есть определение Верховного корабля, который прямо запретил гласные обследования жилых помещений, это может быть только негласное мероприятие и изымать при нем ничего невозможно. Что, судья не знал об этом постановлении, когда арестовывал человека? Прокурор не знал? Все знали. И арестовали. И кто они? В общечеловеческом понимании — правонарушители. Да, официально их так нельзя назвать, потому что есть презумпция невиновности, но они сами на глазах у всей страны, демонстративно нарушали закон.
— В вашей книжке есть интервью с директором «Руси сидящей» Ольгой Романовой, в котором она приводит такую оценку: треть узников в России сидят без вины. По вашим наблюдениям, в какой момент это стало именно так? Ситуация сейчас ухудшается, улучшается, стоит на пункте? Мы уже на дне или нам еще могут постучать снизу?
— Разрушение устоев советской правоохранительной системы (которая при всех ее недостатках была лучше нынешней) завязалось с начала 2000-х, я это наблюдал своими глазами и продолжаю наблюдать сейчас. В какой момент стало допустимым арестовывать, заключать под стражу людей либо безотносительно невиновных, либо совершивших намного менее тяжкие преступления, чем те, в которых они обвиняются? Наверное, с того момента, когда судебная воля стала приобретать все признаки сервильности и встроилась в систему исполнительной власти.
Сейчас судьи зависимы от администрации президента, от управления ФСБ. В СССР, по крайней мере, сотрудники КГБ напрямую, одной справкой, не могли снести судью, это должна была быть сложная комбинация. Сейчас ФСБ довольно подготовить письмо, что у них имеются компрометирующие данные по условному судье Иванову, отправить его в квалификационную коллегию — и судья гарантированно будет лишен полномочий.
ФСБ может снести любого судью, и судьи об этом отлично знают.
Посмотрите, как проходят дела, сопровождаемые или возбужденные ФСБ. Можете вспомнить хоть один оправдательный приговор за заключительные 15 лет по делу, возбужденному ФСБ? Их нет.
Вот с тех пор, как идея, что органы судебной власти должны контролироваться государством, стала претворяться в существование, суды и потеряли субъектность. Суд, прокуратура, следствие — это не субъекты, а объекты правоприменительного поля. Если вспомнить лето 2019 года, когда бывальщины задержаны 1300 человек, сколько судей нужно было, чтобы вынести административные решения? И не нашлось ни одного, кто поднялся бы и сказал: «Я вам это подписывать не буду».
Мы констатируем, что судебная власть как независимая ветвь власти в России отсутствует. Есть суды, какие формально удовлетворяют международным требованиям, но содержательно не являются судами.
Яромир Романов / Znak.com
— Как происходящее влияет на систему ФСИН? Получается, что тюремщикам доводится сторожить массу невиновных людей. На психологическом уровне это никаких эффектов не вызывает? Может быть, стало вяще места сочувствию или наоборот — еще больше озлобляются сердца?
— В системе ФСИН есть люди удивительной порядочности, всерьез. Они нищенствуют, на них смотрят как на изгоев, но они остаются людьми. А есть те, кто будет пытать кого угодно и ему без разницы, политический это узник, виновный он или нет. Кстати, по записям пыток в ярославской колонии это хорошо видно. 18 человек принимают участие в пытках Евгения Макарова, некто прямо получает удовольствие — лупит по пяткам, поливает водой, закатывает рукава. А кто-то жмется к стеночкам, ему это отвратительно, потому что это противоречит натуре человека. Вот так вся система и устроена.
— Кроме политики, наркотиков и отъема бизнеса у нас по-прежнему остается большая часть «рутинных» правоотношений. Так, гражданские споры. Как вы думаете, сейчас судья в принципе еще компетентен? Или телефонное право полностью разложило весь корпус и на судьях надо устанавливать крест? Мне рассказывали, что в некоторых случаях предприниматели для решения каких-то споров обращаются к ворам, потому что считают, что это немало справедливые арбитры, чем официальные судьи.
— Люди идут к блатным, к ворам, потому что система взаимоотношений и права там гораздо несложнее и понятнее. Да, она гораздо жестче, гораздо опаснее, но ты понимаешь, что вот это — власть, не зависящая от звонков. Тут будет принято решение, какому все будут следовать. Кстати, так и рождается система АУЕ, власть сама толкает к этому людей. АУЕ возникает на зонах, потому что люд там понимают: если жить по правилам, которые устанавливает администрация, то можно перерезать друг друга через два дня. Своими взаимоисключающими правилами страна выталкивает людей из правовой системы. А правовая система должна быть привлекательной, человек должен к ней тянуться. Она должна быть несложный, понятной и с сохраненной институциональностью — как, к примеру, те же блатные понятия. Там много романтического флера, да, но внутри жесткая система, какая притягивает.
Что до арбитражных судей — их юридический уровень часто очень высок. Но государство сделало все, чтобы у них была колоссальная нагрузка по препирательствам, которые в принципе не должны доходить до судов. Арбитражный судья рассматривает по 40-50 дел в день, тратя по пять — десять минут на любое. Как они могут при таком графике во что-то вникнуть? Это конвейер. Я беседовал недавно с очень умным, хорошим судьей, какой рассказал, что основная масса дел — это обжалование действий государства. Администраций, надзорных ведомств, налоговой службы. Все эти органы, какие могут решить проблему сразу, допускают споры до суда. Система ответов на жалобы такая: «отказ, несогласие, отказ, суд». Человек жалуется в администрацию — отказ, в прокуратуру — отказ, так заточена система. И поэтому остается последняя инстанция — суд.
— Популярны случаи, когда режим, уже было съевший человека, ослабляет хватку. И не всегда для этого нужны массовые пикеты или акции. Кушать ли какой-то сценарий, который можно повторять, чтобы с гарантией «отбить» человека? Где можно нащупать тонкое пункт, трещину, на которую нужно давить, чтобы сломать механизм несправедливого суда?
— Проблема в том, что нарушения потихоньку входят в судебную практику и легитимизируются ею. Как образец — дела о наркотиках в Новосибирске. Там потихоньку внедрилось в практику, что экспертиза проводится на оборудовании, которое не проходит поверку и не отвечает стандартам. Вот, сидят эксперты с таким оборудованием и шлепают свои заключения. Это даже комично: весы на рынке должны поверяться, но не хроматограф у эксперта, какой решает, сесть человеку на 15 лет или не сесть. Но когда мы стали разбираться, где он приобретен, выяснилось, что это даже не тот хроматограф, какой должен быть по документам, это просто закупленный где-то в Китае левый прибор, который нельзя использовать вообще ни для чего. И он «посадил» огромное число народа. Мы везде ходили с жалобами, но вот такая сложилась практика: суд просто выстроил стену — «мы признаем эти доказательства» и все, ничего не поделаешь.
Яромиро Романов / Znak.com
Или в случае с налоговыми делами — кушать сроки налоговой проверки, после их истечения ничего делать нельзя. Но потихоньку налоговая начала дополнительно допрашивать, добавлять какие-то документы к делу за сроками… Ну невозможно суду их принимать! Но: раз разрешили, два, три — и теперь это нормальная повсеместная практика. Теперь проверка может длиться сколько угодно, потому что налоговики ведают, что суд примет их документы.
Таких примеров много, поэтому в каждом деле нужно искать какую-то вещь, на какую суд уже точно не сможет закрыть глаза. Нужно быть все время в практике и все время в этом жить. А если ты классический юрист с алым дипломом, теоретик, который 20 лет преподавал и пришел помогать по уголовному делу — ты ничего не сможешь. Потому что помимо классических знаний тебе надо ведать общие судебные тренды и тренды конкретного субъекта федерации.
— Что касается практики, как бы вы описали участников уголовного процесса ныне? Кто такие — не формально, а по сути — опер, следователь, судья?..
— Решение о том, сядет человек или не сядет, принимается на уровне оперативного сотрудника, особенно если выговор идет о делах с участием ФСБ. Уголовный арбитраж еще до возбуждения уголовного дела происходит у него в голове. Опер, если он при этом неглуп и умеет разговаривать со следователем и прокурором (а это далеко не редкость; да, многие из них подлецы, но подлец может быть умным), — это самая значительная фигура в российском уголовном процессе. Не во всех делах, но если речь идет об экономических преступлениях, о политике или о наркотиках, то это собственно так.
Следователь — это господин оформитель, он не выходит из кабинета. Допрашивает людей, которых привели опера, назначает экспертизы, собирает их и строчит обвинительное заключение. Его задача — грамотно оформить дело, чтобы у судьи не возникло неустранимых препятствий для вынесения вердикта.
Судья — это та фигура, которую можно роботизировать, заменить на софт. Что бы изменилось, если бы не было судьи Криворучко? Ничего. Если уж компьютерные программы решают, подавать вам кредит или нет, проводя скоринг, то здесь-то в чем проблема? Но этого делать не будут, потому что если решать дело методом скоринга — завести доказательства защиты, обвинения, внести обстоятельства, то оправдательные приговоры будут получаться чаще, чем сейчас. Машина не управится с тем, чтобы сажать невиновных, а судья — справится. Это трагичная фигура — столько учиться, сдавать экзамены, получить статус и видимость полномочий… и не владеть возможности их использовать. Ты должен делать то, что от тебя требуют, видеть, что выносишь неправосудные приговоры и выносить их, просто что-то гамлетовское.
Прокурор. В индийском правосудии была значительная фигура — пеон. Он и сейчас остался, но теперь его функция заключается в том, чтобы открывать и закрывать двери. Уже никто не помнит, какие полномочия он выполнял ранее, но он есть. К этому идет и российский прокурор. Сейчас это ритуальная фигура. Все, что он может, — поддерживать обвинение. Он не имеет права отойти от позиции, какую согласовал с вышестоящим руководством, его задача — просто транслировать ее. А поскольку эта позиция и так понятна, то в большинстве случаев не важно, кушать в деле прокурор или его нет, судье он не нужен. Часто в процессе прокурор просто залипает в телефоне и судья сам из него вытаскивает необходимые поступки: «Прокурор, вы будете подавать ходатайство?» Или объявит перерыв и объяснит прокурору, что ему нужно делать. Это больная для меня тема, потому что я сам в прошедшем прокурор и я помню, как все работало раньше. Я мог спокойно отказаться от обвинений, вернуть дело следователю, с этим не было никаких проблем.
Яромир Романов / Znak.com
— Деятельность правозащитников на этом этапе — борьба за частный случай. Системно вы ничего не изменили и есть большие сомнения в том, что вам удастся это сделать. Кушать у вас от этого ощущение безысходности? Наверное, тяжело работать, когда понимаешь, что войну не выиграть?
— Мы об этом разговариваем с коллегами порой. Нас ведь не так много — 10-15 серьезных правозащитных организаций, если нас выкосить, то и мешать нынешним судьям будет некому. Но ведаете… Когда судья видит нас на процессе, ему становится некомфортно. Ему приходится вершить хоть что-то похожее на правосудие, потому что он ведает, что мы будем писать жалобы в вышестоящие инстанции, мы пойдем в ЕСПЧ. Он вынужден думать: «А вдруг там у кассатора будет что-то? Вдруг вердикт снесут?» — хотя бы для этого мы нужны. Плюс у нас есть шикарный союзник — это наша власть, наши правоохранительные аналитики. Они подают нам приток людей, волонтеров. Лето 2019 года дало массовость правозащитному движению, появляются новые группы, новоиспеченные ребята, которые приходят к нам. И для самой власти, кстати, это тоже хорошо: ты видишь, где у тебя подтекает, где нужно поправлять ситуацию.
— Дайте один главный совет человеку, который попал под машину несправедливого уголовного преследования.
— Максимально скоро пройти стадию отрицания, понять, что эта прогулка надолго и ни в коем случае ничего не говорить без адвоката, в котором ты уверен.
Редакция благодарит издательство «Альпина Паблишер» за поддержка в организации интервью.
