Еще не Швейцария, но пока не Корея
У «штатского общества» в России есть возможности для развития
фото: Геннадий Черкасов
Мы живем во поры, когда все прежние политологические понятия сильно затерлись. Это и «демократия», и «социальное страна», и «гражданское общество». Они произносятся многократно с самых разных трибун, официальными ликами и экспертами уже скорее по инерции, чем с каким-то практическим смыслом.
Уже очевидно, что общественно-политические процессы и в России, и в раскрученных странах дают какие-то новые, необъясняемые прежними понятиями результаты. Это и Брекзит, и победа Трампа, и реакция на миграционный кризис в Евросоюзе, и повсеместный рост популизма, и неординарное поведение нашей края.
Но значит ли это, что всю старую конструкцию институтов, которая сформировалась в краях европейского типа за послевоенные десятилетия, надо выкинуть на «свалку истории»? Размышляю, что нет. Проблема только в том, чтобы осовременить эти институты, сделать их ближней к обществу.
Возьмем, например, понятие «демократия». Мы все привыкли, что граждане свое волеизъявление по предлогу государственных дел демонстрируют на выборах, делегируя в законодательную власть своих представителей. Максимум демократии тут, как принято считать, это честные, конкурентные избирательные процедуры, когда продувшая сторона признает свое поражение. Но в чем, как уже видно, изъян такого механизма? Исподволь формируется профессиональный политический класс, который монополизирует воля. Он формально делится на «либералов», «консерваторов» и «социал-демократов», какие ожесточенно борются за места в парламентах и правительствах, но никого вовнутрь себя не допускают. Фактически речь идет о мелькании одних и тех же лиц (в различных сочетаниях), которые принимают решения от имени граждан. Но отчего за них общество голосует? Тут и мастерство политической риторики, высочайший профессионализм избирательных штабов, и до недавних пор отсутствие реальной альтернативы, «свежей крови». Но, как популярно, капля камень точит. Сделали свое дело углубляющееся подспудное недовольство сложившимся порядком, нарастающее ощущение того, что тобой манипулируют. Наиболее ослепительный пример — только что прошедшие выборы американского президента. И, судя по всему, это лишь начало — на очереди Франция, Нидерланды и, возможно, даже Германия.
Уместно говоря, я сильно не уверен, что все эти пертурбации пойдут на пользу перечисленным рослее западным странам. Если пробить даже маленькую дырочку в запруде, то итогом может стать ее полное разрушение с последующей масштабной крушением. Поэтому упомянутому выше политическому классу надо извлечь задания из уже состоявшихся внесистемных событий, чтобы не перевернуть лодку социального развития.
И выход тут один: максимально приблизить граждан к принятию решений по всем — вящим и малым — вопросам жизни страны. Децентрализация власти может выходить самыми разными способами: усилением местного самоуправления, делегированием управленческих функций от страны общественным и самоуправляемым организациям, использованием новейших IT-технологий для выявления предпочтений людей. Этот ход поможет примирить неминуемые из-за технического прогресса процессы глобализации с боязнью утраты национальной и этнической идентичности.
Пойдет ли на это западный политический класс? Скорее итого, да, хотя по факту это радикальная смена лиц и поколений, находящихся у воли. Станет это возможным прежде всего из-за того, что, несмотря на очевидные сложности, — политические системы в краях европейского типа все-таки не утеряли своего демократического нрава, главным признаком которого является сменяемость власти под давлением собственного народонаселения.
С «социальным государством» все куда проще. Как показывает вся мировая история, оно невозможно без раскрученной демократии, которая направляет общественные ресурсы на настоящие приоритеты. Пушки, танки и ракеты становятся таковыми или в условиях горячей брани, или в авторитарном (тоталитарном) государстве, которое озабочено поиском внутренних и внешних неприятелей для «консолидации» нации вокруг правящей группы и конкретного несменяемого вождя. Разумеется, и тут бывает рост уровня жизни, но он как появляется, так потом и меняется на падение в связи с неотвратимыми винами. Хороший пример — Венесуэла, полностью зависящая от цены на нефть.
А вот для того, чтобы освободиться от «ресурсного проклятия», нужен нормальный инвестиционный климат, гарантии частной собственности, самостоятельный суд и, конечно, по-настоящему конкурентная политическая система. Всем рекомендую по этому предлогу почитать переведенную на русский язык книгу Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона о том, отчего одни страны богатые, а другие бедные.
Конечно, и в раскрученных странах время от времени случаются экономические кризисы, какие в социальном плане неприятны значительной части общества (рост безработицы, снижение доходов). Но отчего-то даже такие популисты, как Дональд Трамп или авторы Брекзита, не устанавливают вопрос об отходе от рыночной экономики или построении «социализма с человечьим лицом». Даже они прекрасно понимают, что такого рода эксперименты не будут поддержаны большинством народонаселения, которое нутром чувствует: это красные флажки, перейдя за какие начинается социальная катастрофа, из которой выбраться можно лишь ценой потери десятилетий сытой обывательской жизни.
А сейчас посмотрим на Россию. Несмотря на то что в нашей Конституции «социальное страна» закреплено как уже состоявшийся факт, можно с большой долей вероятности предположить: это пока не немало чем декларация. Реальная ситуация в стране далека от социального благополучия, какое к тому же еще более скукоживается под влиянием экономического кризиса. Ну и до стандартов демократии не XXI, а даже XX столетия нам еще очень далеко…
И на этом месте самое время припомнить про «гражданское общество». Это понятие давно превратилось из существительного в безликое, ничего не значащее междометие всемирного политического языка. А ведь гражданское общество — это не фантом, а вполне реальный институт жития не только на Западе, но и в недемократичной России. Где же его разглядеть?
Сначала необходимо показать, что есть страны, в которых гражданского общества точно нет. Их не так немало, но этот факт характерен для Северной Кореи, а также Сомали, Судана, Гаити, Ливии и подобным т.н. failed-state. Во всем прочем мире активность людей как граждан в той или иной степени проявляется в трех конфигурациях:
— группы, не имеющие официальной регистрации, появившиеся для отстаивания всеобщих социальных интересов на микроуровне (экология, взаимовыручка в быту, школьное образование и т.п.);
— официально зарегистрированные НКО, занимающиеся самой многообразной деятельностью — от благотворительности до защиты прав человека;
— местное самоуправление, какое, в частности в России, согласно Конституции не входит в систему органов государственной воли.
И вот тут как раз начинаются различия в сочетаниях этих трех колонн штатского общества, что и определяет общий политический ландшафт каждой из краёв.
Например, в наиболее демократических странах как настоящего, так и скорого грядущего роль официально зарегистрированных НКО заметна, но явно не преобладает. Дело в том, что там, как правило, есть мощное местное самоуправление, которое берет на себя решение основной массы здешних вопросов. При этом действует и большое число grass-routes — неформальных групп граждан, какие самоорганизовываются по интересам и только в редких случаях носят протестный нрав. Для решения вопросов местной жизни есть, повторюсь, муниципалитет, а общенациональные заинтересованности, системная благотворительность регулируются через зарегистрированные НКО и выборы.
В краях малоразвитых, в которых, как правило, установлен авторитарный режим, штатское общество сосредоточено в самом низу, на микроуровне, в виде неформальной самоорганизации людей для решения своих самых насущных бытовых проблем. Фактически это замена местного самоуправления, которое в такого образа странах не более чем коррупционная машина. Зарегистрированные НКО там являются так именуемыми GONGO (Government Organized Non-Government Organization), или, если переместить на русский язык, — «организованные правительством неправительственные организации».
Мы в России находимся как раз посередине между обрисованными выше моделями устройства гражданского общества. У нас есть зачатки здешнего самоуправления — правда, в последние годы подавляемые через их огосударствление. Кушать и множество — более 200 тыс. зарегистрированных НКО, из которых все более значимая доля может быть отнесена к GONGO, но большинство пока еще пытается выживать самостоятельно от государственного руководства. Против наиболее строптивых наша воля использует ярлык «иностранного агента» или/и перерубает возможности самостоятельной финансовой подпитки из российских источников. На этом негативном поле некоторый оптимизм связан с появлением и активизацией, особенно в крупных городах, неформальных групп, отстаивающих социальные и социальные интересы, например, при «точечной» застройке территории, уничтожении монументов природного и культурного наследия, «оптимизации» сети школ и медицинских учреждений.
Удобопонятно, что гражданское общество не может быть прямым инициатором давным-давно назревших в России перемен. Но его голос, в целом становящийся все немало тревожным, крайне важен именно сейчас, когда наша воля пытается заглянуть хотя бы на несколько лет вперед. И если мы все-таки решимся на реформы, то кроме профессионализма чиновников их успех невозможен без зубастого, ершистого, но неравнодушного к судьбинам страны гражданского общества, которое возьмет на себя основные функции по формированию демократических институтов и социального страны в России XXI века.
