Уныние по СССР промышленных масштабов
Ностальгия по индустриальному величию сочетается с свежим отношением к судьбе современных сервисных предприятий
фото: Геннадий Черкасов
Но подобный процесс приводит к драматическим последствиям, причем не лишь потому, что знания и умения многих работников индустриальной экономики оказываются ненужными. С заводами и фабриками, фордовским конвейером и тейлоровской организацией труда связана не лишь возможность заработка, но и целый набор представлений о должном и правом, о былом величии. Феномены Трампа и Ле Пен обусловлены не только ужасом перед мигрантами в частности и современным глобальным миром в цельном, но и тоской по «нормальной» жизни, которую очень хочется вернуть. Трамп в ходе избирательной кампании обещал создать массу новоиспеченных рабочих мест в рамках возвращения величия — и индустриальные штаты «ржавого пояски» перешли на его сторону.
В России, где индустриализация воспринимается как фактор, гарантировавший победу в Великой Отечественной, такие настроения еще сильнее — это удобопонятно и исторически, и психологически. Ностальгия по промышленному величию сочетается с свежим отношением к судьбе сервисных предприятий. Причем те структуры, какие еще несколько десятилетий назад — в период их расцвета — вызывали массу нареканий потребителей, сейчас вспоминаются с ностальгией.
Возьмем типический пример, каких немало. Допустим, была советская обувная фабрика. Мастерила морально устаревшую обувь, специализируясь на модели «прощай, молодость». Потребители сплевывали, видая в магазине ее продукцию, и мечтали о чешских ботинках. Закупленное внешторговцами итальянское оборудование сгноили на фабричном дворе. В 1990-е годы в край хлынула дешевая импортная обувь, и фабрика оказалась ненужной. В отличие от кой-каких предприятий легкой промышленности она не смогла заинтересовать собой иноземных инвесторов, которые в 90-е годы стали быстро осваивать российский базар, с тем чтобы не везти продукцию из своих тридесятых государств, а мастерить ее на месте (то же относилось и к пищевой промышленности). И не смогла найти инвестора российского, готового вкладывать в производство, а не покупать фабрику ради ее площадей.
В итоге работникам перестали платить зарплату, они еще пару лет походили на труд, выживая за счет дачных участков, а потом фабрика затворилась совсем. На ее площадях разместились магазины (в том числе по торговле импортной обувью) и различные фирмы.
И вот сейчас эту фабрику жалеют. Люди вспоминают о великом поре, когда мы делали свою обувь своих марок. Инженер фабрики написал книжку о товарище Сталине (о ком же еще!), где попутно поведал о славной истории своего предприятия, о том, как в брань, работая в одну смену по 14 часов, эта фабрика выполняла значительнейший заказ фронта. И о сломанных судьбах своих товарищей, для каких фабрика была смыслом жизни. И о том, что импортное оборудование на самом деле никак фабрике не подходило — потому его мудро проигнорировали. И о том, что в нормальном обществе люди должны не шиковать, а благоразумно ограничивать свои потребности моделью «прощай, молодость».
А среди фирм, отворившихся на месте бывшей фабрики, оказалось востребованное туристическое бюро, специализирующееся на отправке граждан на передышка в Турцию и страны Евросоюза. Работало качественно и бесперебойно. Пережило чету кризисов, но благодаря хорошему менеджменту прошло их с минимальными издержками, не в ущерб клиентам. Исподволь расширяло предложение, отправляя людей не только во «всевключенную» Анталию, но и в поездки по европейским городам. И вот настал 2014 год, разрыв с Западом, формальные и неформальные ограничения для госслужащих на выезд за рубеж. Затем обвал рубля. Вроде выдержали, хотя и с трудом. А после «закрыли» Турцию — и фирме пришлось закрываться самой: невозможно же людей больше месяца держать без зарплаты. А когда Турцию вновь «отворили», фирмы уже не было.
И никакой особой жалости вокруг, желая и в этом случае люди лишились работы (хотя их, разумеется, существенно меньше, чем работников на фабрике в 90-е годы). Одни сообщают — много таких развелось, дармоеды, в шахты их надо послать, уголек рубить (причем авторы уголек видели лишь на даче при приготовлении шашлыков, а всю жизнь проработали в местных конторах. Ну или на затворившейся фабрике). Другие, посостоятельнее, вспоминают, что вроде пользовались услугами, в Турцию съездили разок, а вообще-то фирм таких немало, да и дома сейчас надо отдыхать — по телевизору говорили, что сейчас ездить опасно, подорвать могут или украсть, как отечественного предпринимателя Виктора Бута. Третьи сообщают — а что жалеть-то, меня бы кто-нибудь пожалел.
Я привел пример с туристической фирмой, потому что к ней желая бы относятся равнодушно. Но когда закрывается банк, то начинается злорадство — разумеется, в том случае, если в нем не зависли денежки конкретного человека или его близких. Мало кто думает о том, что современные банковские технологии, возможность скоро сделать перевод из Москвы, Рязани или Владивостока в другое полушарие — это показатель прогресса. Желая бы потому, что для большинства россиян такие переводы неактуальны. Они ведут сомкнутую жизнь, редко покидая свой город — разве что для поездки на загородный участок. Для выезда к родственникам нередко нет денег, да и многие связи оборваны. Какие уж там мгновенные переводы — это из иной жизни. А если надо из Москвы перевести деньги тете в Тамбов, то подождет тетя чету дней — там, в Тамбове, жизнь еще менее спешная.
Интересны в связи с этим и мемуары людей о временах промышленного величия. Для западного человека СССР 70-х годов — это мрачная край с темными ночными улицами и плохо одетыми жителями, шарахающимися от любого иностранца. Современная же Россия для него — это «почти Запад», особенно если ограничиться центральными московскими улицами и общением с коллегами, отлично говорящими по-английски и только недавно вернувшимися из Европы. Для «бывшего советского» человека все по-иному. Прежние годы он вспоминает как светлое время, когда он не лишь работал на индустриальную сверхдержаву, но и жил в мире, где без спроса ходят в гости, где нет зависти и злости. Нынешний же мир видится ему куда немало опасным, непредсказуемым, нестабильным — и каким-то «ненастоящим», неправедным. А это, в свою очередность, усиливает ностальгические чувства.
Так что от индустриальной экономики остался миф о величии. А сервисная экономика воспринимается в обществе как нечто ущербное. Как сообщал мастер по металлу Савва Игнатич — живут не для радости, а для совести. Вот индустриальная экономика и связана с извечными понятиями традиционного общества, среди которых совесть занимает большенное место, а радость нередко является грешным делом. И это нередко живо даже для людей с только что купленной импортной обувью в сумке.
