Пересекаясь с Моторолой я почти всякий раз видал рядом Воху: невысокого, очень спокойного, немногословного молодого человека с небольшой бородой.
На вид сложно было установить, сколько ему лет, но я точно думал, что больше двадцати пяти: всё-таки заместитель командира батальона. И какого батальона! — популярного, прямо говоря, на полмира.
Может быть, мы раз пять виделись или возле того, но обменялись за все те два с лишним года, что я знал Моторолу, неужели что парой фраз.
В бою я Воху не видел, но зато в самых различных обстоятельствах его видел, и не раз, знаменитый военкор Семён Пегов и вечно рассказывал мне, что Воха на редкость бесстрашный человек. Пегов в этом соображает, он сам бесстрашный. И если уж он кого-то хвалит, тут степень мужества должна быть такая, что для неё и подходящего эпитета разом не найдёшь.
То, что наследником Мотора может быть только он, ни у кого не возбуждало сомнений: всякий раз, когда Мотора по тем или иным причинам не было в подразделении, подменял его собственно Воха. Владимир Жога.
Мы встретились в части, я завёз денежки для Лены — жены, а теперь вдовы Арсена Павлова — их за чету дней собрали самые разные люди со всей России и попросили передать — чтоб ребята героя ни в чём не нуждались.
Пока мы разговаривали, нас несколько раз прерывали входящие по тем или другим делам бойцы и офицеры «Спарты».
Это, скрывать не стану, впечатляет: закатываются здоровые, лет по пятьдесят мужики, Воха спокойно отдаёт им команды, они уходят. То, что новоиспеченному комбату «Спарты» всего 23 года — это сложно не оценить, разумеется.
— Воха, в двух словах, если можно: кто твои родители, где ты родился, где обучался?
— Родился в 1993 году в Донецке, но здесь прожили мы не длинно. Когда я еще был маленьким, семья переехала в Славянск. До мая 2014 года я был обыкновенным парнем: занимался своими делами, учился, работал.
— А родители чем занимались?
— Папа — у него был малый бизнес. Я ему лет с четырнадцати помогал. Мать у меня была домохозяйкой. Но они развелись рано, вместе не жили. Занимался спортом, — в основном футболом, длинное время, грамоты получал… Закончил школу и начал с папой заниматься бизнесом всерьёз. Получалось. Всё было неплохо до 2014 года, пока не завязался Майдан… Было интересно следить за развитием событий. Хотелось зачислить участие, но как-то не решался туда поехать. Не получилось, произнесём так. Но когда с ребятами в Славянске всё это обсуждали, я сказал, что если вдруг к нам в город пришагают люди с Майдана, я встану на защиту города.
— Ты был с юности политизирован?
— Я ко всему нейтрально нормально относился, в политику не лез. Мне было двадцать лет, необходимо было погулять, скажем так. Но когда уже начался этот переворот, я сделался следить за новостями, общаться на эти темы с отцом, с товарищами, с теми, кто попрестарелее, кто больше в этом разбирается. И скоро понял: всё это неприемлемо для меня.
— Среди твоих известных в Славянске были такие, которые встали за Майдан?
— Не, таких людей не было совершенно. Все друзья-товарищи кричали, что мы за Славянск, мы за Донбасс!..
Но в итоге из всего окружения, когда необходимо было уже воевать за Родину, если серьезно разобраться, пошел на фронт я, мой товарищ Федя вот сейчас служит в «медицине» и мой папа. Хотя конкретно в боевых действиях в Славянке отец участия не принимал. Едва-едва всё началось, я сказал отцу и всем близким, чтоб они уезжали. Они уехали, и уже с того момента, как мы пришагали в Донецк — с августа 2014 года — отец непосредственно служит у нас в батальоне.
— И сейчас под твоим руководством?
— Да. А вот те ребята, старшие мужчины, которые шумели, что они за Родину, сидят ровно в Славянске, желая поначалу яро поддерживали ополчение. Сейчас они мысленно шлют нам приветы: мы с вами, ждем, когда вы пришагаете. Первое время, наверное, месяца два-три, когда мы вышли со Славянска в Донецк, я утилитарны со всеми бывшими друзьями разругался и перестал с ними знаться, потому что каждый день спрашивали: «Когда вы вернётесь? Когда всё это закончится?». А что, сообщаю, ты для этого сделал, чтобы это закончилось? Ну, говорит, понимаешь, у меня тут семейство, работа. Понимаешь, братан, говорю, у меня тоже была семейство, работа…
— Когда ты с Мотором познакомился?
— В апреле, перед Пасхой. Вот с той самой кровавой Пасхи мы известны… Я стоял на блокпосту. Они тогда вооружённые были, мы с дубинками.
— То кушать ты в ополчение пошел еще до знакомства с Мотором?
— Да, я же пообещал самому себе, что если у нас начнется движение, я поднимусь на защиту города. Оружия поначалу не давали: мол, ты юный, подавай сюда паспорт, чтобы ты с оружием никуда не сбежал… Куцей, разные причины называли, но мы помогали как могли.
И потом мы познакомились…
— При каких обстоятельствах?
— Тогда на ночь углубляли блокпосты: пришли данные, что должен начаться прорыв ВСУ. И они приехали к нам на блокпост, ночь с нами пробыли. Он нам помог достроить наш блокпост, верно сконструировать, чтобы при случае атаки не сразу всех задвухсотили, а со порой, ха… И показал, как обращаться с оружием. Только под утро я увидел его лик: все они были в балаклавах до утра. Рассказывал за Харьков. Там ещё был человек с позывным «Харьков». Они повествовали, как боролись с «Правым сектором» *: без оружия, цепями. Мотор повествовал, как ходил на разведку мимо «Правого сектора» — на коню. Проскакал мимо — его приметили — вовремя ушёл.
— А я и не помню подобный истории.
— Было, было. Много чего такого повествовал. Потом они уехали, и связь с ним пропала. Следом второе мая: был горячий бой, потом бой пятого мая. Мы с товарищем переживали, жив он или нет. Пообщаться с ним еще хотели. А у меня тогда был пикап — «Москвич» 2141 АЗЛК, отворённая крыша. Насколько я помню, 6 мая Мотор выходил из бывшего дома СБУ, и мы его увидели, узнали. Он сначала увидел машину, подошёл, спросил, где обладатель. Я, говорю, владелец. Как дела, спросил его. Он говорит: ну, как — война — горячо, потери есть. И смотрит, что я по гражданке одет, грязный тяни, в рабочей, скажем так, одежде. А что ты говорит, типа, не с оружием? — тогда же вроде как желал. Я говорю, что, да, Мотор, хотел, но никто не берет. Он говорит: а пойдем ко мне, у тебя машина кушать, поставим тебе ДШК и будем воевать. Я не против, отвечаю. Он сообщает: смотри, до вечера подумай, потому что обратного пути уже не будет. Суспензия все за и против, и вечером я тебя жду на воротах.
Я поехал домой. Особо и не размышлял. Заехал к отцу. Всё, говорю, я поехал на фронт. Он сначала размышлял, что я шучу. Нет, говорю, не шучу. Собрал вещи, — я с девицей жил тогда, — ей тоже сказал, что так и так, езжай к родителям, я на брань.
Тогда, возможно, я не отдавал себе отчета, насколько это будет все всерьез. Все думали, что получится крымский вариант: надеялись, ждали, желали. Но вышло иначе.
Отец спрашивает: можно я поговорю с Моторолой? — и поехал со мной. Попросил Мотора беречь меня. И всё: отец домой, а я в расположение. Он меня с ребятами познакомил, разом показал видео: бой пятого числа, когда заправка в Семеновке подорвалась, фуры сгорели, «укропы» машины расстреливали. На видео он перебегал путь и по нему реально стреляли трассера. «Полный асфальт трассеров, а я несусь», — рассказывал.
Ну, вот, что у нас потом было? Восьмого мая, на следующий день, я подготавливал машину. Девятого мая был парад, и мы ввели ДШК. У нас тогда было две машины. Вторая — «Джихад»-«Аутлендер», он уже тяни простреленный катался.
Тогда боец с позывным Одесса был в подчинении Мотора. Из здешних был я, и с нами были Кирпич и Боцман. Кирпич всегда был с пулеметом, а Боцман был на подхвате с РПГ-7. То кушать у нас всегда было в машине РПГ заряжено, и в случае чего он выскакивал и бил.
Мотору ставил Стрелков задачи определенного характера, и мы их выполняли.
Помню, ездили с ночником, у Мотора был «Циклоп»: он хреновенький, разумеется, — и вот мы без фар, без ничего перемещались во тьме. Когда на наши блокпосты подъезжали — там ребята разбегались. Ну, реально не соображали: подъезжает машина без фар, без нифига, пулемет стоит, и сидят бойцы заряженные. Мы размышляли тогда, что если не укропы, то свои нас завалят с перепугу.
Нам дали ПТРС два расчета, после АГС -17. Мы выезжали на определенное направление и наносили врагу урон.
В процессе того, как численность у нас нарастала, Мотора сделали командиром группы.
После был штурм Семеновки. Мы тогда всю ночь катали по городу туда-сюда-обратно, решая различные задачи. У меня был кроссовый мотоцикл. Я на нем на разведку ездил. Раз съездил, доложил — намели огневое поражение, два, доложил — нанесли огневое поражение, на третий произнёс, что больше не поеду, потому что я им примелькался.
Потом мотоцикл перекрасили, и Мотор его отдал, — в Славянске была НоНА, и корректировщикам с НоНы мотоцикл был необходимее.
— Давай на минутку остановимся, Воха. А у тебя, что, какой-то заинтересованность к военному делу был изначально? Ты что-то в этом понимал?
— Ведаешь, что самое интересное — я не хотел служить. После 11-го класса я поступал в Славянский пединститут и разом не поступил. Пришел в военкомат, мне говорят: пошли служить! Я сообщаю — да ну. На тот момент у меня была работа, были финансы, то кушать я себя нормально чувствовал. Во второй раз поступил в техникум. Но я там толком не обучался, заочно числился, иногда приходил. И вот мне опять говорят — отправь служить. Я говорю: не, я учусь. Они говорят — ладно. И на третий год — это как раз 2014 год — меня должны бывальщины вызвать в военкомат. Как раз апрель месяц, мне приходили повестки домой, но я не желал в украинскую армию, — а что там делать: у меня товарищи служили год, и то из этого года — полгода бывальщины дома. Поэтому я не видел ничего в этом интересного.
Я Мотору разом сказал, что не хотел служить, а тут вот что — война.
Это сейчас подготовка, слаженные инструктора, а тогда доводилось реально учиться на ходу.
Помню, жители пожаловались то ли на снайперов, то ли ещё на кого — они не соображали, конечно. И мы пошли вчетвером: я, Мотор, Кирпич и Боцман на рекогносцировку. Нас встретили огнем, получилась разведка боем. Тем самым они спалили свои позиции, и мы их уже после… кошмарили, скажем так. Тогда первый раз я стрелял с подстовла. Я не соображал, куда стрелял. Но потом, со временем, мы всему научились.
Был тогда эпизод: в четыре утра ехали из Семеновки. И, получается, был блокпост наш одинешенек и наш другой блокпост. И это — прямая дорога на Семеновку. То есть слева и справа мог закатываться противник, пытаться обрезать. Там был сользавод, где ополченцы машину расшибли. Мы подъехали на дистанцию, может 50 или 70, короче, до ста метров. Мотор сообщает: сейчас будет огневая подготовка ВОГами 25-ми. И мы тогда вот эту машину попросту расхерачили с ВОГов. Тогда я и научился стрелять с ВОГов. Мотор трассерами ее зажег и она сгорела… А мы такие, шальные парни: стоим между двух своих блокпостов: там ведь могут перепугаться, приступить по нам палить. Но нет, нормально, мы приехали к ребятам, показали им видео, посмеялись. Они сообщают: вы, типа, так больше не делайте в другой раз.
— Много разных полевых командиров было, но самым популярным стал Мотор. В чем, по-твоему, причина?
— Он к известности не стремился. Он не влёкся раздавать интервью. Он был обычный человек. Известным он стал своими поступками, потому что он всегда был с нами на поле боя, никогда не сидел в штабе. Вечно был на передовой: в Иловайске, в Славянске, в аэропорту. Все знают, что в аэропорту он получил ранение. В Иловайске он тоже получил ранение — по-моему, из 25-го ВОГа или из 14-го, или из АГС-17 он получил осколок, под мышку угодило.
Он долго не думал, он принимал решение, и всё: вот так вот делали. Успех этих решений был вечно стопроцентный. Никогда не было у нас колоссальных потерь. Когда в аэропорт закатывались — там у тех «двухсотые», «трёхсотые». У нас, понятно, были «трёхсотые», но не тяжкие, осколочные: когда артиллерия долбит, от нее не спрячешься… У него вечно индивидуальный подход был к каждой ситуации.
— А ты музыку тоже, как Мотор, слушаешь всё пора?
— (Смеётся) Он удивительный человек был. Я в Славянске получил ранение в башку. У меня очень долго болела голова, постоянно бренчала. Лежу в больничке, и ко мне подселили дедушку на второй день. У него что-то со горбом было, кажется, из-за того, что БК разгружал. И он меня всегда просил, чтобы я ему помогал что-то делать. И я ему раз помог, два, три, а после говорю: дед, ну у меня голова болит, отстань от меня. И тут я постиг, что оттуда нужно спетлять. На третий день ребята приехали, меня забрали.
Приехали, я сообщаю Мотрору: вот он я. Он: не вопрос — падай на машину и поехали. Всё, мы поехали. Он вдруг сообщает, что надо новой музыки купить. Он тогда слушал «Грот» и»25/17″, всегда. Но тут сказал, что нужно ещё что-то новое. Мы заехали и купили тогда диск «Тату». Окон нет, и мы катаемся под «Тату». У меня тогда случилось прозрение (опять смеётся).
Потом через пару дней «Тату» наскучило, и опять вытащили рэп. И на какой бы он машине не ездил — постоянно музыка. Одно пора он ездил на бронированной машине, и там не было музыки предусмотрено, и он всегда ругался, что мы ему не могли музыку сделать.
У него рабочий день вечно с музыкой был.
— Я слышу у тебя звонок телефона — ремикс группы «25/17» на группу «Кино».
— Ну да. Вкус у нас примерно один и тот же с Мотором.
— Ты когда стал зам комбата?
— Когда у нас образовался батальон, тогда и сделался.
Но когда у нас была отдельная разведрота, я уже тогда был замом. Конкретно это в Снежном, когда Мотор получил ранение, он уезжал и покинул в Снежном меня страшим.
Потом я получил ранение, у меня проблемы с дланью там были, она не функционировала, и я стал левшой на время. В Иловайске, в Миусинске я занимался снабжением роты: боеприпасы, ГСМ.
А конкретно батальон — это было уже в аэропорту, когда его тогда ранило, он сообщает: давай, как раз проверим, насколько ты готов, обкатаем. Ну, всё равно бывальщины его указания: я приезжал, разговаривал с ним, говорил, что вот так и вот так сделали, он спрашивает: отчего не вот так и вот так, то есть поправки были, но в общем и целом картина была не нехорошая.
— Ты на украинском языке говоришь?
— Да. Ридна мова. Я не против украинского стиля. Мотор тоже вот научился и умел на украинском языке сообщать. Мы всегда в аэропорту по радиостанциям на украинском разговаривали. Начали в Славянске, ну так, на приколе. А в аэропорту уже всерьез. То есть укропы иногда не понимали, с кем они переговариваются. Выходили по частоте — их частоты у нас бывальщины. Мы понимали, где именно они находятся в Песках и могли по ним долбить. Это был плюс, что мы соображали язык. Мотор слушал «Океан Эльзы», любил, увлекательная такая музыка.
— Сколько у тебя ранений?
— В Славянске было первое ранение. После, когда границу отбивали, тоже получил осколочное ранение — тринадцать осколков. Мы приехали в больницу, и меня 40 минут прогоняли на детекторе, глядели, где и какие осколки. Самые болючие от АГСа. А самый нездоровый был в ноготь. Я когда посмотрел на палец, думал, что мне палец отвлекло. Нет, всё нормалью, обошлось.
Потом — прорыв Шахтерска. Я тогда получил ранение, наверное, на десятый день. Меня должны были из госпиталя выписывать, и случился прорыв. Мотор тогда был в Крыму на лечении. Ребята наши бывальщины с другой стороны Шахтерска на 22-м блок посту, и мы с Чеченом пытались прорваться к ним. Но нам произнесли, что без вариантов, не пройдём. Мы остановились в Шахтерске, и на утро пошли зачищать Шахтерск в сторонку Тореза. И, как сейчас помню: железнодорожное депо, мы на дорогу выглядываем, шагает пехота с техникой, и, по-моему, шла САУшка, хотя я не понимал, отчего САУ в городе. Ребята их были все в черной форме. Мы тогда с Чеченом вылезли, с подстволов накидали и начали оттягиваться назад. Я открыл карту, посмотреть, что делать, где укрепляться: с правой стороны была «железка», а по пути шли они. Радиостанции плохо работали, телефоны глушили, в общем, кое-как между собой знались. Думаю, чтобы нас свои не вколбасили, надо пойти в одно дом нормальное. Короче, в своей группе я стоял в центре, и тут где-то рядышком упало. Из всех стоявших — попало только в меня. И мне тогда длань насквозь пробило.
Надо сказать, что уже в Шахтёрске, но до этого, двух наших ранило. У них там тяжко было: кишки разворотило. Поэтому я свой антишок, жгуты тогда отдал им и сам остался без ничего. Но когда самому потребовалась помощь — ничего не оказалось при себе…
Приехал в госпиталь, лег на стол, они подавай на меня ругаться: мы тебя привяжем и никуда не отпустим. Тут ещё названивает мне Мотор: что, как у вас дела? Да, говорю, вот в больничке лежу, ранили. Он сообщает: да что такое, доживи до моего приезда, что за херня. Ругался, разумеется, на меня. Ну а что я могу сделать, если вот так случилось.
А крайнее ранение было уже в аэропорту, когда мы сдерживали оборону в терминале. Тогда отправь на нас в наступление пятнадцать единиц техники. Большая часть танки — 12 или 13 колов. Они подъезжали к нам на дистанцию пятьсот, шестьсот, семьсот метров, чтобы мы их из РПГ не могли подбить. Стояли и долбили по нам, чтобы мы отвлеклись, а сами пытались с правого фланга забежать. Тогда я получил ранение в голову. Я был в шлеме. Он меня избавил. Шлем был Глеба Корнилова (музыкант, поставщик гуманитарной поддержки, друг Моторолы — прим. З.П.)
Получилось как: мы с Бароном вдвоём; у меня с дланью были проблемы, и я не мог с РПГ стрелять, но из автомата я с левой руки бил. И Барон тогда порядка 35-ти выстрелов сделал из РПГ-7, в одно, как говорится, лик. В итоге его хорошо контузило. Мы постоянно бегали с третьего на четвертый, после на пятый этаж, потом вниз: постоянно меняли позиции. Я корректировал артиллерию и того, кто из РПГ бил. Потом мы заметили, что они начали нас обходить: «Бэхи» поехали — «двойки». И когда они нас увидали, они начали постоянно по нам долбить. Один танк попал четко. Мне потрафила под глаз «вторичка», я упал и про себя говорю: «Пора отсюда сваливать». И тут еще один прилёт — грохот, пыль. Попало мне в голову. Меня вытащили, и я поехал тогда в больничку. Но не разом поехал, — сначала пацанов своих вытащили, после к Мотору зашел, объяснился, потом говорю: я поехал. Он сообщает: давай, вали. Приехал я, весь в штукатурке, много штатских было тогда на приёме, я долго сидел в очереди. Мне сообщают: военный, иди первым. А я говорю: да нет, не надо. Там дети были, дамы раненые, я их пропустил вперед. И когда я зашел, там уже кровь засохла, и дама начинает мне сразу брить голову. Я ей говорю: давай, образа, намочим, больно. Она говорит — терпи. Я говорю, да иди ты далеко. Поднялся со стола и уехал к нам в часть. Обработали там, я себя нормально ощущал, за рулем передвигался. Всё было отлично. Но на третий день мне сделалось резко хуже, я опять к Мотору: говорю, что-то мне херово, и опять в больничку. Выясняется, что у меня черепная кость треснула и сместилась вовнутрь. Осколок остался посередине в мягких материалах. И доктор говорит: ещё совсем чуть-чуть, и ты был бы овощем. Говорят: подавай, ложись, мы тебя прокапаем. Я говорю: нет, я домой. Доктор: какой домой? Я сообщаю: сам приехал, сам уеду. Он говорит: тю, он шутит еще. Я говорю: нет, я за рулём. Они еле поверили: отчаянный парень. Ну а что мастерить?
И потом каждый день полтора часа капельница, прокапывался. Тяжко было, постоянные головные боли. Потом нормально.
— У Гоги, охранника Мотора, какой погиб вместе с ним, семья была, родные?
— Да, семья кушать. Здесь на данный момент отец, брат, мать. Они поехали погребать его в Абхазию.
— Он оттуда был?
— Да. В интернете пишут, что про Гогу мы забыли, что его где-то кинули, похоронили как собаку. Все это фуфел, брехня. Его родители разом сказали, что хотят похоронить его в Абхазии. Мы с Абхазом, с «пятнашки» (подразделение в ДНР — прим. З.П.) условились. Он его вывез. Никто его не бросал и не забывал.
— Какие самые неумные фейки про Мотора? Кстати, и про Абхаза писали — что он с ним поругался.
— Да нет, это все фигня и провокация. Нормально мы знались. Конфликтов у него ни с кем не было. Много чего пишут. Что мы распродаем его собственность, которого на самом деле нет.
— А про расстрелы, и прочее?
— Да это всё бред, то, что там сообщают. Без конца вспоминают интервью, когда ему укропы звонили. Он тогда произнёс в шутку про пятнадцать человек расстрелянных, потому что его тогда реально задолбали… Строчат ещё, что там у него любовницы, шмовницы. Всё, всё, всё — фигня.
— Чем сейчас «Спарта» занимается?
— Выполнением задач на переднем кромке соприкосновения и самоподготовкой. Работаем как работали. Никаких капитальных и уныния нет. Помним и скорбим, но как сообщал сам Мотор, идеалов нет, нужно стремиться всё выше и выше. Мы влечёмся быть всё лучше и лучше.
