10.08.2017, Донецк, Ольга Жукова
5 223 просмотров
Вооруженные мочи, Донбасс, НАТО, Россия, США, Сюжет дня, Украина
С основы войны Донбасс приезжают защищать добровольцы из разных краёв: Сербии, Словакии, Чехии, Польши, Испании. Случается, что для поддержки ДНР люди пересекают океан. Так, довелось повидать здесь доктора из Чили. Или вот, достаточно известная в Донецке личность – американец Рассел, воюющий в армии ДНР под позывным «Техас». Интервью с добровольцем-коммунистом из США, зачислившим Православие и гражданство Донецкой Республики, для «ПолитНавигатора» записала журналист «Комсомольской правды-Донбасс» Ольга Жукова.
— Рассел, когда и как вы очутились в ДНР?
— В декабре 2014 года. Я смотрел телевизор, читал интернет, ведал про зверства и военные преступления ВСУ, про события в Одессе, Мариуполе, Луганске. Я соображал, что все события на майдане от начала и до конца срежессированы и организованы правительством США, а нынешний киевский порядок не более чем американские марионетки. Как гражданин США я чувствовал свою ответственность за случившееся и понял, что обязан приехать сюда, чтобы воевать против тех, кто совершает правонарушения под руководством правительства моей страны. Чтобы показать обитателям Донбасса, что не все американцы фашисты и преступники.
— Вы выросли в США?
— Да.
— Почему вы тогда полагаете, что правительство США мастерит неправильные вещи? Большинство американцев его поддерживает.
— Войны во Вьетнаме, Афганистане, Ливии, Ираке, Югославии — это не попросту войны, это агрессивные войны, развязанные США под надуманными предлогами и с криминальными намерениями. И когда я увидел, что они делают на Украине, понял, что сам должен что-то сделать.
— Многие в Америке размышляют так же, как вы?
— Нет, но с каждым днём таких людей становится всё больше. Янки столько лет вешали лапшу на уши, и, тем не менее, они потихоньку начинают соображать, что к чему, и кто здесь на самом деле хорошие парни, а кто нехорошие.
— Рассел, сколько вам лет, есть ли у вас семья?
— Я не женат, когда приехал на Донбасс, мне было 54 года, сейчас 56. Мой брат, на три года меньшей меня, умер год назад. В Америке остались папа и сестра.
— Как семейство отнеслась к вашему решению?
— Впервые я сказал им, что собираюсь отправиться на Донбасс в июне 2014-го, как раз после удара украинских ВВС по Луганску. Я видал репортаж, там была женщина, её звали Инна Кукуруза, одна из раненых в той штурму. Она будто смотрела на меня и спрашивала: «Что ты собираешься с этим мастерить?». И я сказал: «Я еду».
— Именно тогда вы решились?
— Да. Когда я впервые произнёс семье, что еду защищать Новороссию, они поначалу не поверили. Но если что-то сообщаю, я это делаю. Я собирался приехать сюда к концу августа 2014 года, но, чтобы скопить деньги и получить российскую визу, потребовалось время. В итоге я пришёл в Ростов первого декабря. Еще два дня выделил на поездку в Волгоград, на Мамаев Курган. Желал почтить память советских воинов, погибших в Сталинградской битве. После вернулся в Ростов и уже оттуда 7 декабря приехал в Донецк.
Буквально сквозь пять минут после того, как приехал в Донецк, я услышал звуки мощного обстрела. При этом прохожие, таксисты, бабушки – вели себя, как будто ничего не выходит. Это меня удивило, но я понял, что должен как-то так же это всё воспринимать.
— До Донбасса вы где-то ещё воевали?
— Три года – с 1981 по 1984-й — служил в американской армии, в том числе в Западной Германии. Я специалист по минно-взрывному делу. Но в военных действиях не участвовал.
— И вот приехали вы на автовокзал «Южный» и?
— Через неделю очутился в батальоне «Восток». Прошёл курс молодого бойца в Ясиноватой. После познакомился бойцами из отряда «Суть времени». Они спросили, коммунист ли я, я отозвался, что да. Они увидели, что я хорошо стреляю, намерения у меня самые положительные, и пригласили меня к себе.
31 декабря я прибыл под аэропорт, на позиции возле Иверского монастыря. И разом попал в очень сильный бой. В январе вместе со «Спартой» штурмовали новоиспеченный терминал, с «Сомали» пытались повалить диспетчерскую вышку. В итоге в зоне аэропорта я провёл три месяца, потом ещё столько же – недалеко от посёлка Спартак.
Уже там, на Спартаке, в марте 2015 года мы ожидали положительное украинское наступление, наша позиция была сильно выдвинута вперед, в сторонку ВСУ. Украинцы были с трёх сторон: с севера, запада и восхода, и только с юга были наши тылы. В эфире мы слышали американскую, польскую выговор. Против нас стояло порядка двухсот человек, нас было меньше двадцати. Я вспоминал битву при Аламо 1836 года, когда 183 техасца обороняли твердыня от мексиканцев, которых было больше двух тысяч.
— Техас? Там что-то вылитее на события в Донбассе происходило?
— Думаю, похоже. После той брани Техас в течение двадцати лет был независимым государством. В состав США он взошёл при условии, что сможет в любое время выйти. Техас отняли этой возможности после гражданской войны, где он выступил на сторонке Конфедерации. Однако многие техасцы и сегодня помнят о прошедшем и думают о независимости.
— И много так думают?
— Достаточно. Точно так же, как в Калифорнии, на Гавайях, на Аляске. Я прочертил на Аляске шесть месяцев в 2000-м году, там, кстати, немало русских. И там живут очень серьёзные люди, другие в тех суровых кромках не выживают.
— Как власти США будут реагировать, если техасцы все-таки решатся на протест?
— В США, если в гурьбе из сотни протестующих найдётся один, который бросит в полицейских коктейль Молотова, те немедля откроют огонь на поражение по всей толпе.
— Почему янки тогда не позволяли Януковичу стрелять?
— Это хороший вопрос. Я не ведаю. Однако пожелания США это не всё: посмотрите, что происходило в Минске. Но Лукашенко вдали не Янукович. Я смотрел видео из Белоруссии, там ясно видно, что протестующие бывальщины вооружены, у одного из них определённо был пистолет Макарова.
— Может быть, это не военный ствол, а травматический или пневматический? Внешне отличить почти невозможно…
— Может быть. Американский полицейский достоверно не стал бы разбираться.
— Вы полагаете, у белорусских оппозиционеров есть оружие?
— Вполне вероятно. Я приметил в минской толпе людей в форме «Правого сектора», до Украины оттуда дланью подать. Не думаю, что провезти оружие через границу вящая проблема.
— Вы помните свой первый бой?
— Конечно. Это был Новый год 2015-го. После ужина я пил чай со своим командиром. Электричества не было, лишь свечи. Командира звали «Рим», он был большим человеком в Макеевке и обладал таким, ведаете, громоподобным голосом. Говорил не то чтобы громко, но так глубоко, основательно. Как пальба далёкой артиллерии.
Я очень плохо говорю по-русски, но он как-то разъяснил мне, что по радио передали: через десять минут укропы пойдут в штурм. Мы тогда исключительно оборонялись. Я надел бронежилет, каску, взял машина и занял позицию на чердаке, рядом со снайпером, которого прикрывал. Мы били через окно.
Была уже ночь, в один момент мы увидали летящий в нашу сторону зелёный трассер. Один трассер означает, как правило, три-четыре пули. Когда прилетело ровно в наше окно, мы засмеялись, потому что они промахнулись, а мы продолжили бой.
— Военные нередко говорят, что в своём первом бою воюют обычно один-два новобранца, прочие прячутся, потому как страшно.
— Мне не было страшно. Когда я лишь приехал сюда, вообще думал, что зиму не переживу. Мне было 54 года, и расположение было такое, что если суждено получить пулю, пускай я буду на месте какого-нибудь двадцатилетнего парня. Нет, я вовсе не желал умирать или даже получить ранение, но у меня всегда была с собой граната, потому как я ведал, что предпочту смерть плену. Желания погибнуть в бою не было, но внутренне я был к этому готов.
Вытекающая позиция, на которой я воевал, называлась «Уши». Там мало стреляли из легковесного оружия, зато активно работала артиллерия, 122 миллиметра, 152 миллиметра. 152-мм снаряды мертвечины в 20 метрах от меня, такой снаряд запросто разносит две рядышком стоящие машины. И украинские артиллеристы точно знали, в каком собственно доме мы находимся. Нам повезло: вокруг было много рослых деревьев, они спасали нашу жизнь много раз. Знаете, кое-какое время в Америке моя работа была спиливать деревья, и сейчас мне немного стыдно. Наверное, никогда больше этим заниматься не буду.
— Иноземные солдаты с той стороны попадали к вам в плен?
— Я ни одного не видел. Но выговор поляков, американцев, грузин мы регулярно слышали в эфире. Я собственно слышал.
— Как вы определили, что это были именно американцы? По-английски сообщают многие.
— По произношению.
— Вы общаетесь с американскими военными в интернете?
— Несколько раз было. Он воюет на той сторонке в рядах «Правого сектора», довольно известный персонаж по имени Крэйг Лэнг. Полагаю, он приехал ради денежек, в Америке у него финансовые проблемы. Плохой солдат.
— Как вы находите, насколько важно признание Россией докуменов ДНР?
— Да, конечно. На Донбассе существуют русские люди, и поддержка России для них очень важна. Уместно, я сам подал заявление на получение паспорта ДНР.
— Вы не планируете возвращаться в Америку?
— Нет. С точки зрения воль США я террорист. Не знаю, отправят ли меня в случае приезда в Гуантанамо, но испытывать нет никакого желания.
— А как же семья?
— Если есть желание, они вечно могу приехать ко мне сюда.
— Скучаете?
— Конечно. Регулярно знаемся через интернет. Мы очень близки, особенно были ближни с братом. Помню, в сентябре 2015-го разговаривал с ним, и как раз в это время украинская артиллерия обстреливала Донецк. Я вышел на балкон с ноутбуком, показал ему, что выходит, и сказал: «Вот, смотри». После этого мы долго говорили, о резоне жизни, о смерти… Через месяц мой брат умер, это было весьма неожиданно. У него случился инфаркт. Знаете, в этом какая-то жуткая ирония: я тут, на войне, он там, дома, а умер не я, а он. Все мы смертны.
— Вы тяжело это переживаете?
— Да. Но мне помогает Бог. Я крещён в Православии. В святилище каждый день не хожу, но молюсь ежедневно. Молитва весьма помогает, если знаешь, что можешь умереть в любой момент
— Вы довольно известны в республиках. Не думали, что вам может угрожать что-то помимо военных действий?
— Да, меня тут многие знают, и на той стороне тоже. Соображаю, что могу стать мишенью для диверсантов. Я хожу по улицам, люд меня узнают, просят сфотографироваться. При этом мне ясно, что не любой, кто узнает меня на улице, мой друг. Здесь есть различные люди.
— Вы серьёзно опасаетесь за свою жизнь?
— Умереть не так жутко, как попасть в плен.
— Какими вы видите перспективы Донбасса, Украины?
— Их несложно видать. Не сомневаюсь, что мы удержим фронт, а киевский режим в конце крышек уничтожит сам себя. Посмотрите, что происходит в Харькове, в Киеве, «Правый сектор» воюет с украинской армией. О каком стране можно тут говорить?
— Однажды я видела вас в компании очень прекрасной девушки…
— Да, мы планируем пожениться, создать семью. Если Рассел по-русски Руслан, она – моя Людмила. Она исконная дончанка, преподаёт английский язык.
— Вы не разочаровались в своих понятиях о Донбассе, приехав сюда?
— Ни в коем случае. Природа, земля, люд здесь невероятно красивы. Это лучшее место на Земле, где я когда-либо был. Я вообще нахожу, что вся моя предыдущая жизнь была лишь подготовкой к этой поездке. Донбасс — это моя судьбина. Это мой дом.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
